Пропагандистская и научная история
Первоначально история писалась в корыстных пропагандистских целях. Сначала она имела своей целью прославить деяния героев и королей, городов, и церквей. Позднее во всех разногласиях времен Возрождения вплоть до начала XIX века история находилась на политической службе у той или другой борющейся стороны. Та ограниченная объективность, которой удалось достигнуть политической и религиозной истории, исходила в действительности из подлинно политических битв, как, например, битв между сторонниками реформации и контрреформации, между вигами и тори. Слабые пункты аргументации предшественников той или иной борющейся стороны прекрасно выявлялись их противниками. Даже величайшее историческое сочинение XVIII века — «История упадка и разрушения Римской империи» Эдуарда Гиббона являлось, в сущности, памфлетом, отдающим дань своему времени нападением на церковь как на носителя продажности и упадка.
Эта тенденция продолжалась и в Викторианскую эпоху (1837 — 1901), как показывают исторические сочинения Маколея, оправдывавшего вигов, или Фроуда, идеализировавшего империализм Елизаветы. Однако, главным образом благодаря немецкому влиянию, получает распространение тенденция к объективному изложению исторических событий. В самом деле, историк тем больше считался человеком науки, чем меньше он пытался объяснить, почему происходят данные события. Репутацию объективиста лучше всего можно было приобрести, придерживаясь одного избранного периода и избегая обобщений61". Однако это был очень односторонний и обманчивый метод. Собирая лишь факты и отказываясь от теории истории, историки этого периода за неимением других средств тем самым оправдывали существование той системы, при которой они жили. Это была эпизодическая и бессмысленная история, соответствующая индивидуалистической и нерегулируемой экономической системе. Скептицизм официального историка выражен Г. А. Л. Фишером в его предисловии к своей книге «История Европы»:
«Люди более мудрые и более ученые, чем я, разглядели в истории последовательность, ритмичность и предопределенный тип. Эта гармония скрыта от меня. Я могу видеть только внезапности, следующие одна за другой, подобно набегающим друг на друга волнам, и только отдельные великие факты, в отношении которых ввиду их уникальности не может быть сделано никаких обобщений; у историка есть только одно надежное правило: в развитии человеческих судеб он должен признать игру случайности и непредвиденного. Это не доктрина цинизма и отчаяния. Факт прогресса отчетливо вписан на страницах истории; однако прогресс — не закон природы. Почва, подготовленная одним поколением, может быть утеряна следующим. Мысли людей могут пойти по тому руслу, которое ведет к катастрофе и варварству»6 - 138. Скрытая причина, определяющая такую позицию, состояла в том, что любая серьезная и рациональная попытка истолкования истории неизбежно привела бы к критике существующего экономического строя или, хуже того, — к марксизму. Самое большое, что могла показать история, — это «прогресс», но даже и это к концу XIX столетия стало весьма сомнительным.
Явно противоположная точка зрения, противостоящая представлению об истории как о науке, состояла в том, что история представлялась как искусство, как средство выражения изящных литературных произведений и занимательных историй. Это давало еще больший простор для романтического воспроизведения прошлого, по мере того как официальная история становилась все более объективистской и скучной. В результате тот пробел в истолковании исторических событий, который не удалось заполнить серьезным историкам, был оставлен для пропагандистов империализма и национализма, для невежественных фанатиков, для отъявленных реакционеров, проповедующих расистские теории и предсказывающих их осуществление.