НАУКА КАК ИНСТИТУТ
То, что наука является институтом, в котором десятки и даже сотни тысяч людей нашли свою профессию, — результат очень недавнего развития. Только в XX веке профессия ученого становится сравнимой по значению с более старыми профессиями церковников и законников. Эта профессия признается также чем - то отличным, хотя и сродным, от тех профессий медиков и техников, которые становятся менее зависимыми от традиций и все более проникаются наукой. Ее крепнущий союз со специальными профессиями имеет тенденцию все больше отделить науку от обычных занятий, распространенных в обществе. В последующих главах мы будем еще много говорить о происхождении этого отделения науки и о его зависимости от экономических ее функций. Здесь достаточно обратить внимание на тот факт, что оно наиболее характерно выражено в капиталистических странах. В настоящее время многим людям независимо от их специальности наука представляется родом деятельности, осуществляемой определенными людьми — учеными. Само по себе слово «наука» («science») не очень древнего происхождения. Вевел впервые употребил слово «ученый» («scientist») в 1840 году в своей «Философии индуктивных наук». «Нам крайне нужно подобрать название для описания занимающегося наукой вообще. Я склонен называть его Ученым». В нашем представлении эти люди разобщены: одни из них работают в скрытых и недоступных лабораториях со* странными аппаратами, другие занимаются сложными вычислениями и доказательствами, и все они пользуются языком, понятным лишь их коллегам. Такое отношение действительно имеет некоторое оправдание: хотя наука и развивается, все больше влияя на нашу повседневную жизнь, она не становится от этого более понятной. Действительные практики, работавшие в различных отраслях науки, с течением времени входили — большей частью незаметно — в сферы, где они считали необходимым создание специального языка для обозначения новых открытых ими вещей и отношений и большей частью не беспокоились о переводе даже наиболее интересной части их работы на обычный язык. Наука уже приобрела столь много черт, характерных для исключительных свободных профессий, включая такие свободные профессии, которые требуют длительной практики и серьезного обучения, что, как общепризнано, гораздо легче распознать ученого, чем познать, что такое наука. Действительно, легко определить науку как то, что делают ученые.
Институт науки как коллективное и организованное целое существует недавно, но он обладает особыми экономическими чертами, имевшими место еще в период, когда наука развивалась усилиями отдельных людей. Однако наука отличается в общем от всех других свободных профессий тем, что научная практика не приносит непосредственной экономической выгоды. Юрист может выступать с защитой или выносить приговор, врач может лечить, священник может обвенчать или принести духовное утешение, инженер может спроектировать мост или стиральную машину — за все это люди готовы платить немедленно. Они являются свободными профессиями в том смысле, что могут предложить то, что может быть реализовано на рынке. Те или иные продукты науки вне определенного непосредственного применения не подлежат продаже, хотя в совокупности и в относительно короткий срок, воплотившись в технику и промышленность, они могут принести больше нового богатства, чем все другие свободные профессии, вместе взятые. В результате проблема добывания средств к жизни всегда была основным занятием ученого, и трудность разрешения этой проблемы в прошлом была основной причиной, задерживавшей развитие науки, и все еще задерживает его сегодня, хотя и в значительно меньшей степени.
В ранние периоды наука была большей частью побочным или досужим занятием богатых и незанятых людей или же зажиточных представителей более старых свободных профессий. Профессиональный придворный астролог часто, если не обязательно, был и придворным врачом. Это неизбежно делало науку фактической монополией высших или средних классов. В конечном счете как задачи ученого, так и оплата его труда исходят из социальных институтов и традиций, включая приобретающий с течением времени все большее значение институт самой науки. Это не обязательно означает унижение науки. Социальная направленность науки, по крайней мере вплоть до недавнего курса на ее милитаризацию, была общей и ненавязчивой и могла оказать действенную помощь изобретательным умам, заставляя их сосредоточивать свое внимание на узловых проблемах текущей практики. Так например, как мы увидим, поиски долготы были плодотворным социальным направлением в физике и астрономии XVII и XVIII веков, так же как и поиски антибиотиков в XX веке.
Действительное унижение науки — это разрушение и извращение, возникающие в обществе, в котором ценность науки определяется тем, как она может пополнить частную прибыль и средства уничтожения. Однако вовсе не противоестественно судят те ученые, которые усматривают в этих извращающих науку целях единственную причину, в силу которой общество, где они живут, поддерживает науку, и они не могут представить себе никакого другого общества, сильно и искренне ощущая, что вся эта социальная направленность науки является неизбежным злом. Они жаждут возврата к идеальному положению, которого в действительности никогда не существовало, где наука преследовала бы исключительно свои собственные цели. Даже данное Дж. X. Харди определение чистой математики, гласящее: «Этот предмет практически бесполезен, то есть он, так сказать, не может быть использован для содействия непосредственному уничтожению человеческой жизни или для подчеркивания существующего в настоящее время неравенства в распределении богатств», — опровергается событиями. Оба эти результата вытекали из обследований, проводившихся в ходе последней войны и после ее окончания. Действительно, отдельный ученый всегда вынужден был работать в тесной связи с тремя другими группами людей: своими хозяевами, своими коллегами и своей аудиторией.
В функции хозяина, будь то богатый человек, университет, корпорация или государственное учреждение, входит обеспечение ученых деньгами, на которые они должны жить и которые дают им возможность вести свою работу. Хозяин в свою очередь захочет кое - что сказать и о том, что действительно делается, особенно если его конечной целью является получение коммерческой выгоды или военный успех. Это, очевидно, будет проявляться в меньшей степени лишь в том случае, если он действует, исходя из чистой благотворительности или же с целью поддержания престижа или рекламы; в таком случае он хочет иметь результаты, достаточно эффектные и не слишком беспокоящие.
В социалистическом обществе функции хозяина выполняются органами народного правительства на всех уровнях — от фабрики или сельской лаборатории до институтов Академии наук — и в этом процессе претерпевают радикальные изменения. Так как такое правительство может и действительно необходимо должно придерживаться дальновидных взглядов, работа ученых считается, по существу, ценной. Их работа поддерживается и продвигается благодаря тому, что они финансируются из общегосударственных и местных бюджетов в первую очередь. От ученых же ожидается понимание своей ответственности перед обществом, которая заключается в их сотрудничестве при планировании лучшего общества и такой организации их работы, которая даст наилучшие результаты как в перспективе, так и в ближайшее время.
В общем ученый вынужден «продавать» свой проект хозяину, но мало вероятно, что он сделает это, если он не сможет рассчитывать хотя бы на молчаливую поддержку некоторых его коллег ученых, через различные институты и общества, к которым они относятся. Эти организации должны поддерживать интеллектуальный уровень науки, но, за исключением тех стран, где наука развивается по плану, они не проявляют и не могут проявить большой инициативы в определении ни тех областей науки, которые должны быть изучены, ни масштаба работ, которые должны проводиться в этих областях.
В конечном счете это люди, которым принадлежит решающее слово в определении значения и ценности науки. Там, где наука является тайной в руках избранного меньшинства, она неизбежно связана с участием в прибылях правящих классов и оторвана от понимания и вдохновения, исходящего из нужд и способностей людей. Епископ Спрэт в своей «Истории королевского обществах (1667) задается следующим вопросом: Почему «науки человеческих мозгов значительно больше подвержены порче такими превратностями, чем произведения человеческих рук?» Он заключает, что такая порча происходит потому, что они «изгнаны самими философами за пределы этого мира... Если принять во внимание, что это делалось прежде всего для того, чтобы больше вести речь о чувствах и оказать обычную помощь во всех случаях человеческой жизни, то, без сомнения, наука должна была бы мыслиться необходимой в целях сохранения в наиболее деятельные и невежественные времена. Она должна была избежать неистовства варваров, так же как избежали его умение пахать, возделывать сады, приготовлять пищу, выплавлять железо и сталь, ловить рыбу, плавать по морю и многие другие, также необходимые ремесла».
Если к этому добавить, что на последних стадиях развития капитализма наука используется для интенсификации ручного труда, чтобы создать безработицу и развязать войну, то станет понятным, что рост подозрительности и враждебности по отношению к науке со стороны рабочих будет неизбежен. Наука, развивающаяся по такому пути, является ограниченной наукой, даже почти полунаукой, по сравнению с ее потенциальными возможностями, когда она является понятной и ценной частью истинно народного движения.
Любое полное представление о науке как об институте может прийти лишь после того, как будут изучены истоки, ее существовавшие в более ранних институтах. Необходимо изучить изменения, которые претерпевала наука, в особенности за последние годы, и показать, как она в качестве института взаимодействует с другими институтами и с общей деятельностью общества.